7 дней в июне. Том 2[СИ] - Алексей Ивакин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Аэропорт встретил нас непривычным гулом и суетой. Фургон миновал проволочное заграждение и остановился рядом с большим самолётом. Я не любил это искусственное слово, но стоящий нависший над нами аппарат нельзя было назвать иначе. Рядом с остеклением кабины пилотов было написано Як 40. То, что этот самолёт большой я думал ровно до того момента, когда мимо нас проехал огромный аппарат. Когда он остановился, в хвостовой части раскрылись дверцы и начал опускаться пандус.
— А где у них двигатели? — спросил у меня Ленски.
Я перевёл вопрос сопровождающему.
— У этих самолётов нет винтов, они реактивные — снисходительно ответил он.
Я хотел перевести ответ Ленски, но он не слушал меня, он смотрел, как из чрева самолёта выходили взвод за взводом, обвешанные оружием солдаты.
— Господа, прошу проходить — произнёс сопровождающий, указав на лестницу–пандус в хвосте нашего самолёта, подобную трапу виденного нами гиганта. Поднявшись, я увидел небольшой салон с восьмью креслами, нас посадили с одной стороны прохода, с другой сели охранники. Сопровождающий ожесточенно спорил с кем–то у трапа. Наконец он зашёл в салон. Закрылся трап, загудели двигатели, и наша машина стала медленно двигаться по бетонной полосе. Вдруг скорость начала возрастать и незаметно для меня самолёт поднялся в воздух. В течение всего полёта я не мог оторваться от иллюминатора.
Москва встретила нас хмурым небом и мелким моросящим дождём.
Нас встретили прямо у трапа самолёта и проводили к странному аппарату с огромным воздушным винтом над фюзеляжем. Я слышал о геликоптерах, но вживую такое чудо видел впервые. В полёте геликоптер был гораздо шумнее самолёта, но пытка новой техникой продолжалась недолго.
Наше путешествие закончилось в расположенном среди леса, уютном двухэтажном особняке. Не успел я осмотреть отведённую мне комнату, как в дверь постучали.
— Добрый вечер! Меня зовут Нелюбин Анатолий Иванович — представительный седой мужчина протянул мне руку.
— Очень приятно. Михайлов Петр Алексеевич — отвечая на рукопожатие, произнёс я.
— Пётр Алексеевич, собирайтесь, нам надо срочно ехать.
— А как же Оскар?
— Не беспокойтесь, господин Штайн сейчас будет беседовать с нашими техническими специалистами.
Я надел пиджак и вышел в коридор вслед за Нелюбиным.
Пожалуй, сегодня у меня был самый безумный день в моей жизни. В час ночи я вылетел из окрестностей Берлина сорок первого года, а в девять вечера шел на встречу с премьер–министром Российской Федерации две тысячи десятого года.
Премьер встал из–за стола и пошёл мне на встречу. Мы поздоровались, и он предложил мне присесть.
— Господин Михайлов, я хочу извиниться перед вами за то, что не смог принять вас сразу, но у нас возникла небольшая дискуссия о морально–этических принципах.
Он немного помолчал, а затем продолжил: — Почему Гейдрих настаивает, чтобы посредником на переговорах были именно вы?
— Мне кажется, он считает, что по моему поведению сможет определить, не обманываете ли вы его — ответил я: — он хочет иметь твёрдые гарантии жизни и безопасности. И считает, что только вы можете их обеспечить.
Премьер продолжил: — Наше условие это полная и безоговорочная капитуляция Германии с последующей денацификацией, и это обсуждению не подлежит.
— Господин премьер–министр, он согласен на полную капитуляцию.
— Пётр Алексеевич, я верю вам, но могу ли я верить Гейдриху?
Всю оставшуюся ночь я отвечал на вопросы экспертов. И только к утру, ошалевший от огромного количества выпитого кофе, я вернулся в свою комнату.
Сержант Александр Любцов. Вильнюс
Сегодня я впервые в жизни поучаствовал в настоящем бою. И хотя внешне это весьма напоминало учения — тот же дым повсюду, тот же грохот, тот же мат комроты, привычная тяжесть АК в руках — кое–что серьезно отличалось.
Это было по–настоящему.
Черт, несмотря на то, что я в стоящей столбом пылище и этом жутком дыму и не видел–то толком никого, стреляя «куда–то туда», было страшно. Вот так вот — и в армии отслужил, и в хардбол играл уже лет пять, а все равно первый бой — он первый. То бишь руки трясутся, голову из укрытия не высунуть… но я справился.
В этот городок размером с Центральный район моего родного Волгограда мы влетели рано утром после многочасового марша. Влетели — и едва ли не нос к носу столкнулись с немчурой. Даже не знаю, кто был сильнее удивлен — мы или они. Ибо нам сказали, что наци здесь нет и нам, как раз до их подхода надо успеть закрепиться. А те, походу, нас тоже как–то не ждали.
Результатом этого неожиданного знакомства стала пальба. И как все–таки хорошо, что впереди у нас была рота, в которую набрали парней с реальным опытом. Они быстро среагировали и угостили фашистов отличным блюдом из свинца и стали.
Для меня бой начался через несколько минут после этой первой стычки. Спешившись с «моего» бэтээра (вытащенный со склада БТР‑70, оказавшийся, на удивление, в неплохом состоянии), я со своим отделением занял позицию в небольшом кирпичном домике, одной стеной, выходящим на площадь, образованную пересечением трех улиц.
Я как раз поднимался на третий этаж, когда моих ушей достигли тарахтящие звуки немецких танков. Т-3, мать его за ногу. Думается мне, это урчание будет мне еще сниться.
— Леха, вали жестянки! — танк–то этот не фонтан, особенно в сравнении с нашими Т-90 или даже Т-62, но если вдарит своими пятьюдесятью «мэмэ» — мало не покажется.
Вслед за коробочками «панцеров» на площади показались и грузовики, из которых сноровисто выпрыгивали фигурки пехотинцев в серой форме.
— Ну, предки, постараемся вас не посрамить, — честно говоря, этот шепот вырвался сам собой, словно ушедшие уже в лучший мир деды и бабушки, все как один воевавшие против гитлеровцев много лет назад, грозно спросили: «Сдюжишь?»
Запихав гранату в подствольник, я с коротким напутствием (в виде не слишком–то и цензурного пожелания) отправил ее в сторону разбегающихся фашистов. Грузовик — к сожалению, уже почти пустой — рванул.
Самого взрыва я не видел — к моменту, когда ваш покорный слуга соизволил открыть огонь, один из немецких танков уже горел, а второй замер искореженной грудой железа. Кроме того, кто–то из соседнего отделения явно использовал «Шмель» — стекла вылетели капитально, чудом не зацепив меня осколками. Поэтому, моя граната исчезла в дыму и пыли, известив о попадании лишь грохотом взлетевшего на воздух грузовика.
После этого все слилось в какой–то калейдоскоп картинок. Вот я, прижимая к плечу АКМ, короткими очередями стреляю по противоположной стороне площади, ориентируясь по мелькающим в окнах силуэтам.
Вот я судорожно набиваю магазин после очередной атаки этих сволочей и молюсь, чтобы подмога уже, наконец, подошла.
Вот я и какой–то незнакомый солдат тащим раненого Витьку Соломахина — моего земляка, весельчака и остряка, протащившего на борт самолета фляжку с коньяком и раненного куда–то в грудь одним из расторопных ублюдков в «фельдграу». Черт, стоит опустить веки, как я начинаю видеть его залитое кровью лицо и слышать жуткий посвистывающий хрип. И глаза… выражение его глаз, молящих о помощи.
Потом мы оборонялись в каком–то парке, где я с остервенением садил в дым из подобранного РПК, поддерживаемый грохочущим где–то сбоку АГС, не дающим нацистам прорвать эту маленькую «линию фронта».
Помню сгоревший БТР — мой БТР, прикрывший наш отход и из КПВТ срезавший три немецких танка, прежде чем его накрыли чем–то артиллерийским.
Помню вой самолетов, бомбящих кого–то на окраинах, и помню вызванную этим надежду, что мы продержимся, что навешаем еще люлей ненавистным выродкам.
Помню жуткий вой падающих мин — привет от фашистских минометов. Помню, как в обороняемый дом — то ли третий, то ли четвертый уже (ибо фашистов оказалось не просто много — а охренительно много, и нас просто не хватало, а они все лезли и лезли, и лезли), влетела граната и наш взводный — которого, кстати, Иваном кличут — в невероятном прыжке подхватил ее и швырнул обратно.
И последняя картинка. У меня кончились патроны, и я наклоняюсь за магазином убитого осколком снаряда бойца. В этот момент в дверь влетает оскаленный немец, с перекошенной каской и ненавистным «Маузером». И я, на каких–то рефлексах, бью его в голову прикладом. А потом еще раз. И еще. И еще. Остановил меня какой–то офицер, блин, не помню, как его зовут. Мужик из прибывшей нам на подмогу бригады, вынесшей немцев из городка к чертовой матери. И к тому моменту вместо головы у нациста была уже кровавая каша, месиво из крови, костей и мозгов. И эту картину я не смогу забыть никогда.
Долбаная война.
Алексей Кулагин, заместитель командира роты. Калининградская область